Другая жизнь
События повести происходят в Москве в 1973 г. Ольга Васильевна 7 месяцев назад потеряла мужа. Сергей умер от инфаркта. Ольга рассуждает, пытаясь оправдать себя. Повесть – это её внутренний монолог, перемежающийся воспоминаниями о прошлом. Ольга заново переживает все 17 лет жизни с мужем, начиная от момента знакомства и до последних событий его жизни.
Ольга посыпается среди ночи и думает о смерти. Она вспоминает, как тяжело было жить со свекровью, Александрой Прокофьевной, которая была одинока и любила 16-летнюю внучку. Свекровь не была особенно внимательна к невестке. Она во всём поддерживала сына.
Муж свекрови погиб в 1941 добровольцем в ополчении под Москвой. Женщины не сочувствуют друг другу. Свекровь против покупки телевизора, на который Серёжа собирал деньги, а Ольга его покупает ей назло по просьбе дочери Иринки.
Прошлое
О сокровенном муж обычно говорил ночью и однажды признался, что если бы не Иринка, он бы с женой расстался. Через несколько месяцев он захотел поехать один в дом отдыха под Новый год. Ольга подозревала его в измене. Муж рассказал ей о своих четырёх женщинах, бывших до неё. Ольга их ненавидела. Она взяла отгул и поехала с Иринкой в Пересветово, где он был прощён.
С мужем Ольгу познакомил Влад Полысаев, студент мединститута, которого мать Ольги мечтала видеть своим зятем. Влад сдружился с Сергеем в студенческом лагере в Звенигороде. Сергей был историком, умел читать слова наоборот, чем покорил Ольгу.
Родной отец Ольги умер, когда ей было 6 лет. Мать познакомилась с отчимом Георгием Максимовичем в эвакуации. Мать была моложе отчима на 17 лет. Когда появился Сергей, Георгию Максимовичу было 60 и он недавно пережил инфаркт.
В лето после знакомства вчетвером поехали на юг в Гагры: Оля с подругой Ритой и Влад с Сергеем. Им сняли только одну комнату далеко от моря, где жили юноши, а девушки поселились в хибарке у самого пляжа. Ольга влюбилась. Уже тогда сформировалась модель их отношений, в которых он будто бы подчиняется, а она его поучает.
Во время ночного купания Ольга целовалась с Сергеем впервые. Влад обо всём догадался и уехал раньше времени. Ночью Сергей пришёл к Ольге. С этих пор они ненасытно узнавали друг друга. В сентябре, когда Ольга впервые пришла к будущей свекрови, та рассказала о Светлане, которая якобы ждёт от Сергея ребёнка. Это оказалось обманом. Но правдой было то, что Сергей ходил к Светлане в августе, после возвращения с юга, как он утверждал, из жалости. Ольга восприняла поступок Сергея как испытание, простила его. Свадьба была в октябре и походила на «вечерушку» с водкой и закусками.
Весной обнаружилось, что будет ребёнок. Время было тяжёлое. Ольга работала в школе и искала работу полегче, Сергей испортил отношения с музейным начальством и собирался уходить. Нужно было искать врача, потому что аборты были запрещены, их делали дома, за закрытыми дверями, но отчим категорически запретил.
Настоящее
Теперь все забыли, что Иринку не хотели. Она родилась семимесячной, а сейчас самая высокая в классе. После смерти мужа Ольга искала в дочери поддержку. Но дочь, как и подруга Фаина, считала, что нужно начинать другую жизнь, искать мужа.
Прошлое
Ольга выдавила из памяти всё плохое, например, историю с женой художника Васина Зикой, случившуюся 14 лет назад. Ольга ревновала и не пускала к ней Сергея, ждала от него покорности как проявления любви.
Вскоре семья переехала на Шаболовку к свекрови, у которой умерла дочь. После 40 лет Сергея охватила душевная смута, к тому же после тихой библиотеки он оказался в институте, в котором кипели страсти. Сергей метался, менял тему диссертации. Жена охарактеризовала его как вечно рвущегося куда-то неудачника, но ни в чём не упрекала. Матери казалось, что её сын достоин лучшей участи, а жене были чужды муки тщеславия.
Настоящее
К Ольге пришли люди из профкома, чтобы выразить формальное сочувствие после утраты. Безъязычный рассказал о 160 рублях, которые Сергей взял из кассы взаимопомощи 2 года назад, в 1971 г. Ольга сразу подумала о женщине. Она сказала, что таких денег у неё нет.
Безъязычный попросил также материалы неизданной диссертации Сергея, чтобы издать работу силами института.
Вечером в гастрономе Ольга встретила Иринку с подружками. Девочки тратили деньги на пирожные и сигареты. Ольга повздорила с дочерью, которая отказалась подчиниться и пойти домой, помирилась с ней, когда дочь вернулась.
Поздно вечером позвонила женщина, которая утром приходила с Безъязычным. Она велела не беспокоиться о долге, потому что он будет списан, и не отдавать материалов Сергея.
Прошлое
Ольга вспомнила события восьмилетней давности, когда к ним ввалился Климук, уехавший 2 дня назад вместе с Федей Праскухиным на его новом «Москвиче» на юг. Машина попала в аварию. Федя выехал на встречную полосу, чтобы не сбить переходившего дорогу глухого деда, и его ударил «Маз». Федя умер в больнице, а Климук отделался лёгкими ушибами. В эту поездку Ольга не отпустила мужа, грозила разводом, поэтому считала, что спасла ему жизнь.
Федя был настоящим другом. Он втащил Сергея в институт, добился повышения оклада, переубедил директора поменять тему диссертации. Федя был учёным секретарём, чью должность после его смерти занял Гена Климук, который сразу отдалился. Чтобы получить для Сергея одну из 4 путёвок во Францию, необходимую для работы, Ольга пригласила их с женой на дачу в Васильков.
Климук привёз замдиректора института Кисловского с любовницей, чтобы оставить их ночевать, но Сергей отказал. После ночного купания спорили об исторической целесообразности. С этого вечера наметилось противостояние между Серёжей и остальными.
Через 2 дня в институте Сергей поговорил с Климуком, который обнадёжил его насчёт Парижа. Ольга попросила деньги у матери, но Сергей денег не взял, потому что увидел, что отчим его жалеет.
У Сергея пропал интерес к Франции, к тому же он не мог написать диссертацию, несмотря на 36 общих тетрадей с выписками. Ольга считала, что ему не хватало главной идеи. Однажды во время его отъезда в Ленинград пришёл Климук, который призывал Сергея быть осторожным, потому что «он себя губит, пошёл куда-то не туда, потерял путеводную нить».
Через 2 года разбиралось дело Сергея, критиковали его метод, который он назвал «разрывание могил». Суть его состояла в поиске нитей между прошлым, ещё более далёким прошлым и будущим. Человек – нерв истории.
После того как диссертацию Сергея «гробанули» на обсуждении и отложили защиту не меньше чем на год, Ольга упрекала его, что он предварительно не поговорил с нужными людьми.
На следующий день после обсуждения пришёл Климук, с которым Сергей разругался вдрызг, потому что Климук уговаривал Сергея отдать материалы Кисловскому, которому они нужны были для докторской. Это были списки секретных сотрудников охранки за 10-е годы, до февраля 17. Сергей купил эти списки у опустившегося человека, чей дед был связан с охранкой, за 30 рублей.
В 20-х числах сентября Сергей уехал один в Васильков, а Ольга страдала, осознавая унизительную зависимость от него. Получив официальное письмо из института о том, что защита откладывается, Ольга помчалась в Васильков на дачу, которую снимали ещё с тех пор, когда Ирине было года 4. Истинная причина её спешки была в ревности и подозрительности.
На даче хозяева дома Тётя Паша и её муж пришли с работы: они копали картошку. Приехал их сын Колька на мотоцикле. Сергей примирился с приездом Ольги. Ночью он советовался, как улучшить отношения с Климуком. Сергей был неудачником, как и все в его семье. Ни отец, ни мать не сделали карьеры, сестра умерла старой девой, всю жизнь любила жалкого школьного товарища, не отвечая взаимностью тому, кто любил её.
Ночью Сергей признался, что он – продолжение своих предков, беглых крестьян, раскольников и других несогласных. У Сергея возникла идея путешествия в Городец, чтобы найти Кошелькова - одного из секретных сотрудников списков Сергея, тем самым проверить их подлинность. Путешествие в Городец напомнило Ольге их приезд втроём в Васильков в марте и разговор с 10-летней Иринкой о счастье.
Настоящее
В марте Ольга вернулась из командировки из Ленинграда. Иринка жаловалась, что бабушка была с ней слишком строга, а свекровь - что внучка распустилась, не помогает, дерзка. Ольга поняла, что противоречивый характер у дочери из-за бессистемного воспитания.
Ольга вспомнила, как Сергей доставал Ирине билеты в театр. Теперь девочка пошла с Дашей в театр Моссовета и вернулась расстроенная тем, что Даша весь вечер шепталась с другой подружкой. Ольга с трудом отпускает Ирину на дачу с друзьями, как когда-то не отпускала её отца.
Прошлое
Кошельков, найденный в Городце, ничего не помнил, ведь Сергей пытался записать события 53-летней давности.
Климук потребовал, чтобы Сергей подтвердил, что Кисловский просил документы об охранке, а взамен обещал поддержку, но Сергей отказался.
Луиза, жена Феди, позвала гостей на поминки через 6 лет после смерти мужа. Сергей и Климук демонстративно не общались в гостях. Во время обеда Сергей обвинил Климука в том, что из своего положения учёного секретаря он извлекает выгоду. Климук возразил, что Сергей завидует ему.
Сергея занимали 3 фамилии из списка секретных сотрудников, обозначенные кличками. Оставшиеся на поминках друзья посоветовали обратиться к медиуму и профессору Нигмановой Дарье Мамедовне. Ольгу насторожила эта женщина.
Зимой приехала тётя Паша из Василькова: арестовали сына Колю, которому грозит большой срок за нанесённое в драке ранение топором. Александра Прокофьевна взялась помочь, нашла адвоката.
Ольгу раздражало, что свекровь так старается ради чужих. Тяжело болел её отчим, ему сделали операцию, Ольга волновалась за мать и подозревала мужа в измене.
Свекровь добилась того, что Николай вместо 7 лет получил 3, но была равнодушна к горю матери Ольги. Ольга поссорилась из-за свекрови с мужем, и он ушёл к Фёдорову, приятелю по музею. Сергей не скрыл, что там он встретится с Дарьей и останется ночевать.
С тех пор у Сергея вошло в привычку уходить к Фёдорову после каждого замечания жены. Ольга боялась, что он уйдёт навсегда. Сергей увлёкся парапсихологией.
Жалея себя, Ольга громче всех рыдала на похоронах отчима. На поминках Сергея не было. Он уехал домой с Иринкой. Он жил отдельной жизнью.
Ольга не верила в спиритизм и думала, что Дарья Мамедовна околдовала мужа. Ольга тоже побывала на спиритическом сеансе, который показался ей лживым. Особенно впечатлил сеанс психографии, когда женщина написала на бумаге будто бы слова Герцена: «Моё прЕбежище река». Спорили о том, мог ли Герцен сделать ошибку.
У Ольги произошёл разговор наедине с Дарьей, которая знала, что Ольга занимается проблемами психологической совместимости. Она объяснила, что познано далеко не всё, и рассказала, как стала парапсихологом: ей приснился погибший в авиакатастрофе муж.
Сергей проводил с домашними опыты по внушению мыслей на расстоянии и пытался приобщить Иринку, у которой подозревал особые способности, но бабушка была против.
Подруги жалели Ольгу. Летом впервые не сняли дачу. Осенью поехали по грибы с её институтом. Сергей объяснил в лесу, что Климук теперь замдиректора, спихнул Кисловского. Учёный секретарь, железный малыш, 28-летний Шарипов, спрашивал, правда ли, что Сергей посещает спиритические сеансы. Сергей считал, что надо начинать другую жизнь, делать то, что волнует воистину, а Ольга - что везде всё одинаковое.
Сон
Грибов было мало. В поисках просветов они заблудились. Возникла 12-летняя Иринка, шла рядом. Потом исчезла, и Ольга спросила про Дарью. Серёжа сказал, что это неправда. О 160 рублях из кассы взаимопомощи он сказал, что он их не растрачивал, а люди брали и не отдавали. Они заблудились и вышли к забору, где сидели мужчины, похожие на больных, и женщина. Никто не знал, где шоссе. Женщина взялась их провести, водила до темноты и привела к болотцу.
Юрий Валентинович Трифонов, краткая биография
Посвящаю Алле
И опять среди ночи проснулась, как просыпалась теперь каждую ночь, будто кто-то привычно и злобно будил ее толчком: думай, думай, старайся понять! Она не могла. Ни на что, кроме самомучительства, не было способно ее существо. Н о т о, ч т о б у д и л о, требовало упорно: старайся понять, должен быть смысл, должны быть виновники, всегда виноваты близкие, жить дальше невозможно, умереть самой. Вот только узнать: в чем она виновата? И еще другое, тайное и стыдное: неужели на этом все кончилось? «Какая дура, как я могу думать о смерти, когда у меня дочь».
Однако она легко думала о смерти, как о чем-то неприятном, но неизбежном, что следует пережить, как о том, например, что надо лечь в клинику на операцию. Мысли о смерти были гораздо легче памяти. Та доставляла боль, а эти ничего, кроме мимолетной задумчивости. Вот оно, начинается: он приходил подвыпив после получки в музее – когда-то давно – обыкновенно из «Севана», рядом с музеем, или же Федоров затаскивал его к себе, засиживались там, и всегда сразу ложился, не мешкая ни минуты, и засыпал мгновенно. Но обязательно просыпался ночью, часа в три, в четыре, как она теперь. Мешал ей, шаркал на кухню за водой или каким-нибудь питьем из холодильника, она сердилась, ругала его сквозь сон. В те минуты, когда будил, она его ненавидела: «Какой же ты эгоист!»
А он, бывало, скрывал подпитие, держался находчиво и хитро, был очень ловкий актер, и она не замечала ни запаха, ни покрасневших глаз, верила его словам: «Устал, как собака», жалела его, стелила поскорей постель, он бухался под одеяло и начинал храпеть, но ночью непременно выдавал себя, просыпаясь задолго до утра. Теперь с нею похожее. Ее алкоголем были память и боль, она скрывала днем, никто не должен был замечать – ни на работе, ни дома, ни Иринка, ни свекровь, уж тем более не свекровь, потому что, если бы замечала, боль бы усилилась, и все свои силы днем она употребляла на скрывание, но на ночные часы ее не хватало. А иногда он проснется ночью без всякого подпития – просто так, неизвестно отчего. Это уж было вовсе блажью. Ведь не старик он. Бессонница бывает у стариков. И она раздражалась, потому что спала чутко и просыпалась, как только он начинал вздыхать, ворочаться и в особенности смотреть на часы – он брал часы с крышки ящика для постельного белья, чтобы поднести их к глазам, и всегда звякал металлической пряжкой о ящик. Из-за этого звяканья было много разговоров. Она очень сердилась. Это было так глупо. Он старался, бедный, манипулировать с часами бесшумно, но почему-то ничего не получалось: обязательно хоть чем-то, хотя бы концом маленького металлического хоботка, задевал за ящик – и раздавался звякающий звук, очень ясный в ночной тишине, она вздрагивала, потому что просыпалась раньше (как только он принимался вздыхать) и, замерев, со сжавшимся сердцем ждала звяканья.
Свекровь продолжала жить с нею в одной квартире. Куда ей было деться?
Эта женщина твердо считала, что в смерти сына, умершего в ноябре прошлого года в возрасте сорока двух лет от сердечного приступа, виновата жена. Жить вместе было трудно, хотели бы разъехаться и расстаться навсегда, но удерживало вот что: старуха была одинока и, расставшись с внучкой, шестнадцатилетней Иринкой, обрекала себя на умирание среди чужих людей (ее сестра и племянница не очень-то звали ее к себе, да и Александра Прокофьевна жить бы с ними не согласилась), а кроме того, Ольга Васильевна должна была считаться с дочерью, которая бабку любила и без бабки оказалась бы совсем без призора. Все это затянулось таким каменным, неразъемным узлом, что выхода, казалось, тут не было: просыпайся среди ночи и ломай в отчаянии голову, а днем уходи из дому, убегай, исчезай. В командировки она теперь рвалась как могла чаще. Понимала, что неправильно, что слабость, что Иринка нуждается в ней сейчас гораздо больше, чем раньше, – и она нуждалась в Иринке и в поездках истерзывалась тоской по дочери, торопилась вернуться, каждый вечер по телефону наговаривала на пять рублей, а вернувшись, обнаруживала, что дочка прекрасно жила без нее, увлеченная своими делишками, и это несколько успокаивало, хотя и прибавляло боли, и опять тянулась уехать, спастись, наперед зная, что спасенья не будет. Ах, как бы она жалела, как бы ценила старуху, если бы та жила где-нибудь далеко! Но в этих комнатках, в этом коридорчике, где прожитые годы стояли тесно, один к одному впритык, открыто и без стеснения, как стоит стоптанная домашняя обувь в деревянном ящике под вешалкой, сколоченном Сережей, здесь, в этой тесноте и гуще, не было места для жалости. Свекровь могла сказать: «Помнится, вы такие крендельки раньше не покупали. Где это вы брали, на Кировской?» Одна фраза вмиг уничтожала всю жалость, копившуюся по крупицам. Значило: его крендельками не баловали, а нынче, для себя, стали покупать. И такая мура, такая ничтожнейшая, смеха достойная глупость ранила, как удар железом. Потому что на самом деле – злобность, пытка.
Подобное кренделькам – пыточное – вышло и с телевизором. Давно еще, при Сереже, хотели купить новый, большой вместо старенького, с допотопной линзой, и деньги откладывали. Ольга Васильевна часто раздражалась, – может, и не следовало, но, боже мой, что ж теперь делать, – раздражалась напрасно, несправедливо, никак не могла перебороть себя, потому что, по совести говоря, были причины, теперь эти воспоминания тоже пытка, – оттого, что мог часами, забыв обо всем, смотреть любую спортивную дребедень. Заваливался в зеленое кресло, ногу на ногу, сигарету в зубы, круглую пепельницу с рыбкой ставил рядом на пол – и как приклеенный, не допросишься, не докричишься. Но почему все подряд? Неужели все так уж одинаково интересно? Я отдыхаю! Имею я право на отдых, в конце концов? Гнев был слегка наигран: все обязаны знать, что он чудовищно устает на работе.
Он действительно уставал, кроме того, были неприятности. Но ведь они у всех. У него не хватало выдержки. И еще: он скрывал, скрывал, многое обнаружилось позже. Она о своих неприятностях рассказывала и этим облегчала себя, а он скрывал, стыдился своих неудач. И тогда, перед телевизором, жаловался полуискренне-полудурачась:
– Господа, мои нервные клетки нуждаются в отдыхе. Собаки едят траву, интеллигенция слушает музыку, а я смотрю спорт – это мое лечение, мой бром, мои ессентуки, черт бы побрал вашу непонятливость, господа…
Обыкновенное шутовство, но Александра Прокофьевна честно вставала на защиту сына. Иногда, чтобы поддержать его, садилась рядом в кресло и смотрела хоккей или волейбол, все равно что, ей-то уж было еще более все равно, и перебрасывалась с сыном замечаниями, от которых Ольга Васильевна едва не прыскала со смеху. Бывало, он скрытно и тонко, – но так, что Ольга Васильевна понимала, – подшучивал в этих беседах у телевизора над Александрой Прокофьевной, но старуха с упорством делала вид, будто спорт ее крайне интересует. Ах, да, лет сорок или тридцать назад она была завзятой туристкой! Еще недавно наряжалась в древнейшие штаны цвета хаки, немыслимую куртку эпохи военного коммунизма, закидывала за спину рюкзачок, пригодный для сбора утиля, и отправлялась куда-то на электричке совершенно одна. Сережа относился к этому спокойно. Другим он не разрешал шутить над бабкой и даже улыбаться молча за ее спиной. Кажется, она посещала места, по которым ходила когда-то давно с мужем, Сережиным отцом, профессором математики, страстным ходоком, туристом и фотографом. Вид у свекрови в туристском одеянии времен наркома Крыленко был трагикомический. Даже Ольгу Васильевну коробило, а Иринка просто страдала: над бабушкой потешались местные дуры, охранительницы подъезда. Сережин отец в сорок первом пошел добровольцем в ополчение и осенью погиб под Москвой. Старуху с ее печальными чудачествами можно было понять, но почему же ее-то, Ольгу Васильевну, не понимали? Почему ее горя не видели? Никакой силой нельзя было заставить свекровь, женщину неглупую, с юридическим образованием, признать право Ольги Васильевны на страдание.
Действие происходит в Москве. Прошло несколько месяцев с тех пор, как Сергея Афанасьевича Троицкого не стало. Его жена Ольга Васильевна, биолог, все ещё не может прийти в себя после потери мужа, умершего в возрасте сорока двух лет от сердечного приступа. Она по-прежнему живёт в одной квартире с его матерью Александрой Прокофьевной, женщиной старой закалки. Александра Прокофьевна - юрист по профессии, пенсионерка, но даёт консультации в газете. В смерти Сергея она винит Ольгу Васильевну, укоряя её тем, что Ольга Васильевна купила новый телевизор, а это свидетельствует, на её взгляд, что невестка не очень-то опечалена смертью мужа и не собирается отказывать себе в развлечениях. Она не признает её права на страдание.
Однако у Александры Прокофьевны были непростые отношения с сыном. Ольга Васильевна мстительно вспоминает, что ему была не по душе излишняя прямолинейность матери, которой та гордилась, её категоричность, граничащая с нетерпимостью. Эта нетерпимость проявляется и в отношениях с шестнадцатилетней внучкой Ириной. Бабушка обещала ей деньги на зимние сапоги, но не даёт только потому, что Ирина собирается купить их у спекулянтов. Дочь возмущена, Ольга Васильевна жалеет Ирину, так рано оставшуюся без отца, но она также хорошо знает её характер, такой же странный, как у Сергея: что-то неустоявшееся, жёсткое...
Все, что окружает Ольгу Васильевну, связано для неё с воспоминаниями о Сергее, которого она действительно глубоко любила. Боль утраты никак не проходит и даже не делается менее острой. Она вспоминает всю их совместную жизнь, начиная с самого первого дня знакомства. С Троицким её познакомил влюблённый в неё приятель Влад, тогда студент мединститута. Сергей, студент-историк, виртуозно читал слова наоборот и в первый же вечер побежал за водкой, что сразу не понравилось матери Ольги Васильевны, которая к тому же хотела, чтобы её мужем стал надёжный и благоразумный Влад. Однако все произошло иначе. Решающим событием в отношениях Ольги Васильевны и Сергея стала поездка в Гагры вместе с подругой Ритой и тем же Владом. Постепенно у Ольги Васильевны и Сергея завязался серьёзный роман.
Уже тогда Ольга Васильевна начала улавливать в его характере нечто шаткое, что впоследствии стало для неё предметом особых тревог и причинило немало страданий - прежде всего из-за страха потерять Сергея. Ей казалось, что благодаря именно этому свойству его может увести другая женщина. Ольга Васильевна ревновала не только к новым женщинам, которые появлялись на горизонте Сергея, но и к тем, что были до неё. Одна из них по имени Светланка появилась сразу после их возвращения с юга и шантажировала Сергея мнимой беременностью. Однако Ольге Васильевне удалось перебороть это испытание, как она сама определила натиск соперницы. А через месяц была свадьба.
Первое время они жили у матери Ольги Васильевны и её отчима, художника Георгия Максимовича. Когда-то Георгий Максимович учился в Париже, его называли «русский Ван Гог». Старые работы он уничтожил и теперь вполне сносно существует, рисуя прудики и рощицы, состоя членом закупочной комиссии, и т. п. Человек мягкий и добрый, Георгий Максимович однажды проявил твёрдость. Ольга Васильевна тогда забеременела и хотела делать аборт, потому что обстоятельства складывались неважно: Сергей поссорился с директором музея и хотел уходить, она работала в школе, ездить на работу было далеко, с деньгами было худо. Георгий Максимович, случайно узнав, запретил категорически, благодаря чему на свет появилась Иринка. В том доме у Ольги Васильевны тоже были проблемы, в частности из-за жены художника Васина Зики. Сергей часто убегал к Васину, особенно в минуты тоски, потому что он ушёл из музея и не знал, куда себя деть. Ольга Васильевна ревновала Сергея к Зике, они часто ссорились из-за неё. С самой Зикой, после недолгого приятельства, у Ольги Васильевны установились враждебные отношения. Вскоре умерла сестра Сергея, и они переехали к свекрови на Шаболовку.
Вспоминая, Ольга Васильевна спрашивает себя, какой же на самом деле была их с Сергеем жизнь - хорошей, плохой? И есть ли действительно её вина в его смерти? Когда он был жив, она чувствовала себя богачкой, особенно рядом с лучшей подругой Фаиной, личная жизнь которой не складывалась. Фаине она говорила, что да, хорошая. А какая она была на самом деле? Одно ей ясно: это была их жизнь и вместе они составляли единый организм.
После сорока Сергеем, как считает Ольга Васильевна, подобно многим мужчинам в этом возрасте, овладела душевная смута. В институте же, куда его перетащил приятель Федя Праскухин, началось: обещания, надежды, проекты, страсти, группировки, опасности на каждом шагу. Ей кажется, его сгубили метания. Он увлекался, потом остывал и рвался к чему-то новому. Неудачи лишали его сил, он гнулся, слабел, но какой-то стержень внутри его оставался нетронутым.
Долго Сергей возился с книгой «Москва в восемнадцатом году», хотел издать, но ничего не вышло. Потом появилась новая тема: февральская революция, царская охранка. Уже после смерти Сергея к Ольге Васильевне пришли из института и попросили найти папку с материалами - якобы для того, чтобы подготовить работу Сергея к изданию. Эти материалы, в числе которых списки секретных агентов московской охранки, уникальны. Чтобы подтвердить их подлинность, Сергей разыскивал людей, связанных с теми, кто значился в списках, и даже обнаружил одного из бывших агентов - Кошелькова, 1891 года рождения - живым и здравствующим. Ольга Васильевна ездила вместе с Сергеем в подмосковный посёлок, где обитал этот Кошельков.
Сергей искал нити, соединявшие прошлое с ещё более далёким прошлым и с будущим. Человек для него был нитью, протянувшейся сквозь время, тончайшим нервом истории, который можно отщепить, выделить и - по нему определить многое. Свой метод он называл «разрыванием могил», на самом же деле это было прикосновением к нити, и начинал он с собственной жизни, со своего отца, после гражданской деятеля просвещения, студентом Московского университета участвовавшего в комиссии, которая разбирала архивы жандармского управления. Здесь был исток увлечения Сергея. В своих предках и в себе он обнаруживал нечто общее - несогласие.
Сергей с жаром занимался новым исследованием, но все стало резко меняться после смерти его приятеля Феди Праскухина, учёного-секретаря института, погибшего в автомобильной катастрофе. Ольга Васильевна тогда не пустила Сергея с ним и ещё одним их старым приятелем Геной Климуком на юг. Климук, тоже находившийся в машине, остался жив, он занял место учёного-секретаря вместо Феди, но их отношения с Сергеем из приятельских быстро стали враждебными. Климук оказался интриганом, он и Сергея призывал создать вместе с ним свою «маленькую, уютную бандочку». Однажды появилась возможность поехать в туристическую поездку во Францию. Для Сергея это была не только возможность посмотреть Париж и Марсель, но и порыскать за материалами, нужными для работы. Многое зависело от Климука. Они пригласили его с женой на дачу в Васильково. Климук приехал, привезя с собой ещё и замдиректора института Кисловского с какой-то девицей. Климук просил позволить тем переночевать. Ольга Васильевна воспротивилась. Тогда же между подвыпившими Климуком и Сергеем возник яростный спор об исторической целесообразности, которую Сергей отрицал, язвительно шутя: «Интересно, кто будет, определять, что целесообразно и что нет? Учёный совет большинством голосов?»
Но и после этой стычки Сергей продолжал надеяться на поездку во Францию. Часть денег обещал дать Георгий Максимович, решивший торжественно обставить вручение суммы, так как с Парижем у него были связаны ностальгические воспоминания. Ольга Васильевна с Сергеем ходили к нему, но все кончилось чуть ли не скандалом. Раздражённый высказываниями тестя, Сергей неожиданно от денег отказался. Вскоре вопрос о поездке отпал: группа сократилась, да и Сергей, похоже, остыл. Незадолго до обсуждения диссертации Климук уговаривал Сергея отдать некоторые материалы Кисловскому, которому они были нужны для докторской. Сергей отказался. Первое обсуждение диссертации провалилось. Это означало, что зашита откладывается на неопределённый срок.
Потом возникла Дарья Мамедовна, интересная женщина, философ, психолог, специалист по парапсихологии, о которой говорили, что она умна необыкновенно. Сергей увлёкся парапсихологией, надеясь извлечь что-то полезное для своего исследования. Однажды они вместе с Ольгой Васильевной участвовали в спиритическом сеансе,после которого у Ольги Васильевны был с Дарьей Мамедовной разговор. Ее волновал Сергей, его отношения с этой женщиной, а Дарью Мамедовну интересовали проблемы биологической несовместимости, которыми занималась как биохимик Ольга Васильевна. Главное же было, что Сергей отдалялся, жил своей жизнью, и это больно задевало Ольгу Васильевну.
После смерти Сергея Ольге Васильевне кажется, что жизнь кончена, остались только пустота и холод. Однако неожиданно для неё наступает другая жизнь: появляется человек, с которым у неё возникают близкие отношения. У него есть семья, однако они встречаются, ездят гулять в Спасское-Лыково, разговаривают обо всем. Этот человек дорог Ольге Васильевне. И она думает, что вины её нет, потому что другая жизнь вокруг.
Пересказал
Юрий Трифонов
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Посвящаю Алле
И опять среди ночи проснулась, как просыпалась теперь каждую ночь, будто кто-то привычно и злобно будил ее толчком: думай, думай, старайся понять! Она не могла. Ни на что, кроме самомучительства, не было способно ее существо. Но то, что будило , требовало упорно: старайся понять, должен быть смысл, должны быть виновники, всегда виноваты близкие, жить дальше невозможно, умереть самой. Вот только узнать: в чем она виновата? И еще другое, тайное и стыдное: неужели на этом все кончилось? «Какая дура, как я могу думать о смерти, когда у меня дочь».
Однако она легко думала о смерти, как о чем-то неприятном, но неизбежном, что следует пережить, как о том, например, что надо лечь в клинику на операцию. Мысли о смерти были гораздо легче памяти. Та доставляла боль, а эти ничего, кроме мимолетной задумчивости. Вот оно, начинается: он приходил подвыпив после получки в музее - когда-то давно - обыкновенно из «Севана», рядом с музеем, или же Федоров затаскивал его к себе, засиживались там, и всегда сразу ложился, не мешкая ни минуты, и засыпал мгновенно. Но обязательно просыпался ночью, часа в три, в четыре, как она теперь. Мешал ей спать, шаркал на кухню за водой или за каким-нибудь питьем из холодильника, она сердилась, ругала его сквозь сон. В те минуты, когда будил, она его ненавидела: «Какой же ты эгоист!»
А он, бывало, скрывал подпитие, держался находчиво и хитро, был очень ловкий актер, и она не замечала ни запаха, ни покрасневших глаз, верила его словам: «Устал, как собака», жалела его, стелила поскорей постель, он бухался под одеяло и начинал храпеть, но ночью непременно выдавал себя, просыпаясь задолго до утра. Теперь с нею похожее. Ее алкоголем были память и боль, она скрывала днем, никто не должен был замечать - ни на работе, ни дома, ни Иринка, ни свекровь, уж тем более не свекровь, потому что, если бы замечала, боль бы усилилась, и все свои силы днем она употребляла на скрывание, но на ночные часы ее не хватало.
А иногда он проснется ночью без всякого подпития - просто так, неизвестно отчего. Это уж было вовсе блажью. Ведь не старик он. Бессонница бывает у стариков. И она раздражалась, потому что спала чутко и просыпалась, как только он начинал вздыхать, ворочаться и в особенности смотреть на часы - он брал часы с крышки ящика для постельного белья, чтобы поднести их к глазам, и всегда звякал металлической пряжкой о ящик. Из-за этого звяканья было много разговоров. Она очень сердилась. Это было так глупо. Он старался, бедный, манипулировать с часами бесшумно, но почему-то ничего не получалось: обязательно хоть чем-то, хотя бы концом маленького металлического хоботка, задевал за ящик - и раздавался звякающий звук, очень ясный в ночной тишине, она вздрагивала, потому что просыпалась раньше (как только он принимался вздыхать) и, замерев, со сжавшимся сердцем ждала звяканья.
Свекровь продолжала жить с нею в одной квартире. Куда ей было деться?
Эта женщина твердо считала, что в смерти сына, умершего в ноябре прошлого года в возрасте сорока двух лет от сердечного приступа, виновата жена. Жить вместе было трудно, хотели бы разъехаться и расстаться навсегда, но удерживало вот что: старуха была одинока и, расставшись с внучкой, шестнадцатилетней Иринкой, обрекала себя на умирание среди чужих людей (ее сестра и племянница не очень-то звали ее к себе, да и Александра Прокофьевна жить бы с ними не согласилась), а кроме того, Ольга Васильевна должна была считаться с дочерью, которая бабку любила и без бабки оказалась бы совсем без призора. Все это затянулось таким каменным, неразъемным узлом, что выхода, казалось, тут не было: просыпайся среди ночи и ломай в отчаянии голову, а днем уходи из дому, убегай, исчезай. В командировки она теперь рвалась как могла чаще. Понимала, что неправильно, что слабость, что Иринка нуждается в ней сейчас гораздо больше, чем раньше, - и она нуждалась в Иринке и в поездках истерзывалась тоской по дочери, торопилась вернуться, каждый вечер по телефону наговаривала на пять рублей, а вернувшись, обнаруживала, что дочка прекрасно жила без нее, увлеченная своими делишками, и это несколько успокаивало, хотя и прибавляло боли, и опять тянулась уехать, спастись, наперед зная, что спасенья не будет. Ах, как бы она жалела, как бы ценила старуху, если бы та жила где-нибудь далеко! Но в этих комнатках, в этом коридорчике, где прожитые годы стояли тесно, один к одному впритык, открыто и без стеснения, как стоит стоптанная домашняя обувь в деревянном ящике под вешалкой, сколоченном Сережей, здесь, в этой тесноте и гуще, не было места для жалости. Свекровь могла сказать: «Помнится, вы такие крендельки раньше не покупали. Где это вы брали, на Кировской?» Одна фраза вмиг уничтожала всю жалость, копившуюся по крупицам. Значило: его крендельками не баловали, а нынче, для себя, стали покупать. И такая мура, такая ничтожнейшая, смеха достойная глупость ранила, как удар железом. Потому что на самом деле - злобность, пытка.
Подобное кренделькам - пыточное - вышло и с телевизором. Давно еще, при Сереже, хотели купить новый, большой вместо старенького, с допотопной линзой, и деньги откладывали. Ольга Васильевна часто раздражалась, - может, и не следовало, но, боже мой, что ж теперь делать, - раздражалась напрасно, несправедливо, никак не могла перебороть себя, потому что, по совести говоря, были причины, теперь эти воспоминания тоже пытка, - оттого, что мог часами, забыв обо всем, смотреть любую спортивную дребедень. Заваливался в зеленое кресло, ногу на ногу, сигарету в зубы, круглую пепельницу с рыбкой ставил рядом на пол - и как приклеенный, не допросишься, не докричишься. Но почему все подряд? Неужели все так уж одинаково интересно? Я отдыхаю! Имею я право на отдых, в конце концов? Гнев был слегка наигран: все обязаны знать, что он чудовищно устает на работе.
Он действительно уставал, кроме того, были неприятности. Но ведь они у всех. У него не хватало выдержки. И еще: он скрывал, скрывал, многое обнаружилось позже. Она о своих неприятностях рассказывала и этим облегчала себя, а он скрывал, стыдился своих неудач. И тогда, перед телевизором, жаловался полуискренне-полудурачась:
Господа, мои нервные клетки нуждаются в отдыхе. Собаки едят траву, интеллигенция слушает музыку, а я смотрю спорт - это мое лечение, мой бром, мои ессентуки, черт бы побрал вашу непонятливость, господа…
Обыкновенное шутовство, но Александра Прокофьевна честно вставала на защиту сына. Иногда, чтобы поддержать его, садилась рядом в кресло и смотрела хоккей или волейбол, все равно что, ей-то уж было еще более все равно, и перебрасывалась с сыном замечаниями, от которых Ольга Васильевна едва не прыскала со смеху. Бывало, он скрытно и тонко, - но так, что Ольга Васильевна понимала, - подшучивал в этих беседах у телевизора над Александрой Прокофьевной, но старуха с упорством делала вид, будто спорт ее крайне интересует. Ах, да, лет сорок или тридцать назад она была завзятой туристкой! Еще недавно наряжалась в древнейшие штаны цвета хаки, немыслимую куртку эпохи военного коммунизма, закидывала за спину рюкзачок, пригодный для сбора утиля, и отправлялась куда-то на электричке совершенно одна. Сережа относился к этому спокойно. Другим он не разрешал шутить над бабкой и даже улыбаться молча за ее спиной. Кажется, она посещала места, по которым ходила когда-то давно с мужем, Сережиным отцом, профессором математики, страстным ходоком, туристом и фотографом. Вид у свекрови в туристском одеянии времен наркома Крыленко был трагикомический. Даже Ольгу Васильевну коробило, а Иринка просто страдала: над бабушкой потешались местные дуры, охранительницы подъезда. Сережин отец в сорок первом пошел добровольцем в ополчение и осенью погиб под Москвой. Старуху с ее печальными чудачествами можно было понять, но почему же ее-то, Ольгу Васильевну, не понимали? Почему ее горя не видели? Никакой силой нельзя было заставить свекровь, женщину неглупую, с юридическим образованием, признать право Ольги Васильевны на страдание.
Повесть «Другая жизнь» была написана в 1975 г и издана в 1976 г. в Москве. Она вошла в цикл так называемых «московских повестей». Повесть посвящена Алле, второй жене Трифонова , на которой он женился после внезапной смерти первой жены. Так что сюжет повести – зеркальное отражение семейной ситуации самого писателя.
Жанровое своеобразие
Семейно-бытовые повести «московского цикла» включают в себя элементы философской повести о смысле жизни, психологической и социальной повести.
Проблематика
Важнейшая проблема рассказа – проблема исторического прошлого. История представляется главной героине слитком простоты и тайны, очередью, где в затылок стоят эпохи, государства и великие люди. Роль историка состоит в том, чтобы всё это расположить по порядку. Такой примитивный взгляд на историю противопоставлен методу «разрывания могил», который открыл муж Ольги. Он во главе исторических событий ставит личность, которую называет нитью, протянувшейся сквозь время.
Одна из проблем рассказа – излюбленная чеховская проблема понимания. Ольга рассуждает о том, что семейные кланы – это разные люди из разных земных недр. Брак называется двоемирием, сшибкой двух кланов и двух миров. 17-летний брак уже умер, но война родственников длится.
Герои неправильно понимают мотивы, поступки и слова друг друга. При этом они не пытаются поговорить, а замыкаются в себе или обвиняют другого, скандалят и ссорятся. Диалог как основа взаимопонимания чужд героям.
В повести поднимается философская проблемы быстротечности человеческой жизни. Уже прожитое похоже на миг, а сегодняшнее тянется без конца.
Актуальна социальная проблема бытия советского человека эпохи застоя. Жизнь кажется беспросветной, всюду одинаковой. Например, после работы все спешат домой, чтобы надеть тапки и смотреть телевизор.
Проблема исторической целесообразности, о которой спорят герои, не может быть разрешена, потому что решение о том, что целесообразно, никто не имеет права на себя взять, но берёт. Это проблема критерия истинности, неразрешимая в человеческой жизни.
Сюжет и композиция
Повесть – внутренний монолог главной героини, в котором она осмысливает настоящее и прошлое. Порой она углубляется в события далёкого прошлого, вспоминая о том, как мать вышла замуж второй раз, как она познакомилась с мужем. Иногда думает о событиях, случившихся незадолго до смерти мужа. Пласт современности относится к 1973 г. Смерть мужа случилась за полгода до этого.
В конце повести воспоминания переплетаются со сном. Только упоминание 12-летней Иры в событиях, во время которых ей должно быть 16, объясняет читателю призрачность происходящего.
Последние абзацы – новое настоящее героини, её «другая жизнь», в которой она избавилась от чувства вины и обрела новую любовь. Дочь Ирина, которая собирается замуж, становится для читателя единственной временной вехой.
Композиция повести ретроспективная, что не характерно для повести как для жанра, но свойственно повестям Трифонова.
У героини умирает от сердечного приступа 42-летний муж, с которым она прожила 17 лет. Она живёт со свекровью, которая обвиняет невестку в смерти мужа, и 16-летней дочерью.
Ольга считает, что брак их с мужем был счастливым. Брак подобен живому некогда организму. Ольга пытается понять, почему они с Сергеем постепенно отдалились друг от друга, почему муж стал жить своей жизнью.
Чтобы оправдать себя, Ольга предаётся воспоминаниям, пытаясь понять причины поступков Сергея, основы его характера, собственные ошибки.
Несколько вопросов остаются для Ольги нерешёнными. Например, зачем Сергей взял из кассы взаимопомощи 160 рублей. Она получает ответ на этот вопрос во сне. И не важно, насколько объяснение мужа во сне близко к правде. Главное – героиня обретает спокойствие.
Повесть написана от третьего лица, но с точки зрения Ольги Васильевны. Соглашаясь или не соглашаясь с героиней, читатель проникается её мыслями, рефлектирует, уже учитывая её точку зрения.
Герои повести
Ольга Троицкая – главная героиня повести, которая вся подаётся как внутренний монолог героини: её рассуждение о настоящем, связанном со смертью мужа 7 месяцев назад, и воспоминание о прошлом, о 17 годах их совестной жизни.
Ольга – биохимик, заведующая лабораторией. Она умеет работать на результат, не боится сложностей. В молодости она пропадала в школе, потом нашла работу в институте, где, в отличие от мужа, хорошо ладила с людьми. Они с начальником билась над формулой биологического стимулятора совместимости. Ольга – биолог и материалист, не верящий в бессмертие даже в символическом смысле. С её точки зрения, всё начинается и кончается химией, которая, впрочем, не может объяснить боль потери.
Ольга уверена в своей правоте, часто она не различает, что важно, а что нет. Героиня очень обидчива, причём сама она не понимает, когда обижает других. Ольга одинока. У неё есть подруга Фаина, но той многого не расскажешь. Ольга пытается сблизиться с дочерью Ириной.
Одиночество своё Ольга видит символически как лифт, в котором можно кричать, читать надписи на стенах, но не получишь ответа. Неожиданно на её крик отвечает диспетчер, так что Ольга понимает, что если кричать – получишь ответ.
Мать Ольги целиком посвятила себя служению Георгию Максимовичу, отчиму Ольги. Когда родилась Иринка, мать старалась помочь, но не успевала. Когда умерла сестра Сергея, пришлось переехать к свекрови.
Георгий Максимович – отчим Ольги Васильевны. Её отец умер, когда ей было 6 лет, во время войны. Мать познакомилась с Георгием Максимовичем в эвакуации. Он был хорошим художником, учившимся ещё до революции. Но его картины не нравились Ольге, были похожи на старинные картины прошлого. До войны он подвергся опале, но в эвакуации много работал и написал цикл картин на тему труда. После войны он стал уважаем, ему дали комнату в доме художников и мастерскую. Картины художника хорошо покупались.
Сергей, муж Ольги, – историк. Ольга познакомилась с ним благодаря другу детства Вадиму, за которого её мечтали выдать замуж. Сергей поразил её умением произносить слова наоборот. Он долго работал в тихой библиотеке, но повздорил с начальством и перешёл в бурлящий страстями институт. Жена характеризовала его про себя как вечно рвущегося куда-то неудачника.
Сергей делал то, что ему нравилось, не делал того, что не нравилось. Он писал диссертацию о московской охранке накануне Февральской революции. Выписками были заполнены 36 общих тетрадей. Но у него пропал интерес, так что он не мог окончить работу.
Идея изучения охранки появилась у Сергея, когда он узнал, что его погибший во время войны отец работал после Февраля в комиссии, выявлявшей тайных сотрудников бывшего охранного отделения. Сергей стал интересоваться своей родословной.
Ещё одно «несчастливое» качество Сергея – неумение уйти вовремя. Сергей не умеет ни договариваться, ни сглаживать конфликты. Он бескомпромиссен и прямолинеен. Гораздо раньше, чем жена, он понимает, что нужно жить «другой жизнью», в которой нет рутины. Он умирает «от жизни», с которой не может смириться.
